5. ТРУДОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЖИЗНЬ ДО АРЕСТА

5. ТРУДОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЖИЗНЬ ДО АРЕСТА

Трудовую деятельность я начал в 1974 г. в школе № 38 г. Томска. Там я был назначен учителем английского языка, т. к. свободных часов для историка не нашлось. Там я вновь столкнулся с хулиганством. На уроке хулиган не давал вести урок. Покинуть класс он отказался. Потом обматерил меня прямо перед всем классом. Я не выдержал и стукнул его. Ученик оказал сопротивление. Произошла драка между мной — учителем и учеником. У меня после этого остался синяк, а у ученика — никаких следов. Выговор вынесли мне. Ученик же, по моим сведениям, вообще никакого наказания не понёс. Кстати, ученик был очень рослый, возможно второгодник, и был он сыном поварихи столовой школы, т. е. по старой терминологии — кухаркиным сыном. Я после этого инцидента пришёл к убеждению, что так называемый Указ о кухаркиных детях, принятый в Российской Империи, был совершенно правильный. В гимназиях таким детям делать было нечего, ибо они и один язык изучать не могут, не говоря уже о нескольких. Им и в обычной советской школе тоже делать было нечего, ибо они способны были только мешать учителям и нормальным ученикам. Но власти, религией которых был марксизм, не знавший о добре и зле, были не в состоянии понять такой простой истины.

***

Кстати, здесь наверно уместно сказать несколько слов об Антоне Семёновиче Макаренко. В своей Педагогической поэме он описывает два своих срыва в рукоприкладство. Один случай описывается в самом начале романа. Макаренко вывел из себя отказ подопечного идти рубить дрова и фамильярное обращение к нему на «ты». Он стукнул провинившегося так, что тот не удержался на ногах. Потом ещё 2 раза добавил. Удивительно, что непослушный воспитанник не только не посмел дать сдачи, но попросил прощения, зауважал педагога и в дальнейшем стал одним из лучших воспитанников.

Второй раз Макаренко был выведен из себя антисемитизмом одного из своих подопечных. Он метнул в него тяжёлые счёты и бросился на него со стулом в руках. К счастью, его остановил бывший тому свидетелем уже поумневший воспитанник, описанный выше.

Вот, что Макаренко с отвращением и злостью думал о педагогической науке: «Сколько тысяч лет она существует! Какие имена, какие блестящие мысли: Песталоцци, Руссо, Наторп, Блонский! Сколько книг, сколько бумаги, сколько славы! А в то же время пустое место, ничего нет, с одним хулиганом нельзя управиться, нет ни метода, ни инструмента, ни логики, просто ничего нет. Какое-то шарлатанство».

Из романа чётко видно, что синедрион учёных мужей в области педагогики фактически забраковал весь труд А.С. Макаренко, высмеяв его идеи долга и чести как якобы буржуазные понятия, а также его идею производства как фактора воспитания.

Для меня совершенно очевидно, что А.С. Макаренко был выдающимся педагогом. Но он остался одиночкой. А его усилия ничуть не обогатили т. н. советскую педагогику, которая встала на путь насаждения вседозволенности для учеников и воспитанников, с одной стороны, и унижения преподавателей и воспитателей, с другой стороны.

Похоже, что эта тенденция ещё более пышным цветом расцвела ныне не только в России, но и во всём т. н. цивилизованном мире. А то, что она ведёт к деградации человечества и превращению его в обезьян, почему-то упорно игнорируется. Впрочем, я могу назвать причину — это слепая иррациональная вера марксистского происхождения в то, что люди якобы равны. Сначала это пресловутое равенство распространялось только на взрослых, а теперь пришёл черёд уравнять и детей со взрослыми.

***

Я после этого инцидента уволился из школы и по рекомендации профессора Б.Г. Могильницкого устроился ассистентом на Кафедре философии Томского Медицинского Института.

Здесь я проработал всего один год. Уйти пришлось вот по какой причине. В конце года меня назначили принимать у студентов экзамены по философии. Приходит ко мне отец одной из студентки, большая шишка — заведующий аптекой мединститута. Он мне хвалился, что у него есть дефицитные лекарства, что конечно неудивительно для такого учреждения и такой должности. Впрочем, на меня возможность получить доступ к дефицитным лекарствам не произвела большого впечатления, ибо я уже тогда начал презирать все лекарства официальной медицины. Папаша просил меня поставить хорошую оценку своей дочке, которая была то ли беременна, то ли у неё уже был ребёнок (точно не помню), и поэтому она не могла посвятить достаточно времени философии.

Я в общем-то хотел проявить снисходительность, хотя такая просьба мне конечно не понравилась. Я представил себе, что и по другим предметам папаша мог добиться завышенных оценок для своей дочки, которая потом будет плохо лечить больных. И всё-таки я тогда решил пойти на встречу этой просьбе. Однако я сказал студентам перед экзаменом, что необходимо обязательно прочесть одну небольшую работу Ленина. Я теперь уже не помню, какую именно. Без этого я не поставлю хорошей оценки. Представьте себе, эта студентка не выполнила моего требования, и я поставил ей тройку.

Вскоре после экзаменов стало известно, что кафедре сократили штаты, и мне пришлось уволиться как последнему принятому на работу. Вот так я впервые столкнулся с коррупцией. Конечно это было ещё и покровительство лоботрясам. Но с последним явлением я уже столкнулся раньше в школе.

Получив хорошую характеристику, я перешёл на Кафедру философии Томского политехнического института.

Фото

Я примерно в 1975 г.

В начале 1976 г. я был уволен с работы с волчьим билетом «по морально-деловому несоответствию должности преподавателя общественных наук». На самом деле, если углубиться в суть предъявленных мне обвинений, то я был уволен за нестандартное мышление и своё собственное мнение, напр., за хорошие отзывы о философах Кьеркегоре и Ницше, древнегреческой поэтессе Сапфо. Первых в т.н. советской «философии» обычно только ругали, а последнюю «философы», как оказалось, считали лесбиянкой. Но я, черпавший свои сведения из оригинальных и солидных произведений на иностранных языках, не разделял такого мнения.

Тогда же мне довелось впервые познакомиться и с КГБ. На заседании кафедры философии, которая вынесла решение об увольнении меня с волчьим билетом, оказывается, присутствовал чекист. После заседания он подошёл ко мне и «пригласил» меня пройти с ним до здания КГБ. От здания института до здания КГБ расстояние было сравнительно небольшое, не больше 1 км. Там меня провели к капитану Сергееву. Тот заставил меня написать объяснительную записку по поводу того, что произошло на кафедре. Наверно им нужен был образец моего почерка. Никакой помощи мне относительно волчьего билета оказано не было, т. е. этот билет был мне выдан с ведома и согласия КГБ. Правда, мне посоветовали устроиться на работу на Томском манометровом заводе. Я туда сходил. Они могли предложить мне только работу рабочего. Тогда я ещё не решился пойти работать просто рабочим — как-то это казалось нелепым работать простым рабочим с высшим образованием и знанием нескольких иностранных языков. Что-то ни Маркс, ни Ленин такого не делали.

Так мне пришлось в основном расстаться с карьерой преподавателя общественных наук.

В конце 1976 г. я женился. Моей супругой стала Надежда Федоровна, ур. Замятина, род. 16 декабря 1951 г.

Фото

Виктор и Надежда во время регистрации брака в 1976 г.

***

Моя супруга родом из тех, кого большевики заклеймили словом «кулак». Её отец, Фёдор Павлович, правда, не был раскулачен. Но это случилось лишь по причине его случайного отсутствия по месту жительства на момент раскулачивания. Родителей же и брата Марка Павловича, раскулачили и сослали.

Я естественно опросил своего дядю по жене — Марка Павловича. В интернете есть такие сведения о его ссылке:

Замятин Марк Павлович Родился в 1922 г. Проживал: Алтайский кр.. Приговорен: 12 декабря 1930 г., обв.: кулаки (Постановление СНК и ЦИК СССР от 1.02.1930). Приговор: спецпоселение в Томской обл. Источник: УВД Томской обл.

Опросил я и тогда ещё живую его мать (бабушку моей жены) — Устинью, как всё это происходило.

Они рассказали, что их гнали в составе целой партии раскулаченных из Алтайского края на север Томской области в марте месяце. В Сибири это ещё зима. Младенцы умирали по дороге. Их наспех закапывали в снег, а людей гнали под конвоем дальше. Кстати, эти жертвы тоже вряд ли учтены в докладе органов Н.С. Хрущёву о количестве жертв репрессий.

Пригнали их на голое место, где не было никаких признаков близости человеческого жилья. Но дяде Марку удалось уговорить конвоира дать ему винтовку, чтобы поохотиться. Он удачно сходил на охоту. Мужики все были толковые и работящие. У них закипела работа, и они вскоре обустроились на новом месте.

Потом он пошёл добровольцем на фронт. Там вступил в партию. Кстати, на фронте была упрощённая процедура приёма в партию. Там главным критерием была защита родины, а не происхождение. Поэтому тогда туда попали многие порядочные люди. Потом эти люди некоторое время и на гражданке задавали тон. И дядя был небольшим начальником. Между прочим, у него не было иллюзий относительно большинства коммунистов, и время от времени он публично называл своих коммунистов сволочами. Потом супруга ходила и всё сглаживала, ссылаясь на то, что он контуженный.

Есть он и на сайте Память народа. Там не упоминаются раскулачивание и ссылка. Зато указано точное место рождения — Алтайский край, Грязнухинский р-н, д. Кахти. Указано воинское звание — гв. сержант. Перечислены награды — Орден Красной Звезды, Орден Отечественной войны I степени, медаль «За отвагу».

Он был прекрасным рассказчиком и рассказал мне много интересного, чего нет в официальных документах, напр., о том, что он побывал и в штрафном батальоне. Между прочим, однажды я спросил его, кричал ли он «за Сталина» во время атаки. Он ответил отрицательно, пояснив, что он сражался за родину, а не за Сталина. 

Спросил я его однажды и о помощи союзников в годы войны. Он высоко оценил их помощь, назвав главными её составляющими тушёнку и грузовики. По его словам, до поступления американской тушёнки в армии было элементарно очень голодно. Потом же стало значительно лучше, и у солдат улучшилось настроение. Грузовики же обеспечили высокую мобильность армии, что тоже имело очень большое значение.

Конечно это свидетельство отличалось от того, чему нас учили в школах и вузах в то время. Нас убеждали в том, что эта помощь была несущественна. При этом приводились цифры полученной по ленд-лизу военной техники, которые сравнивались с цифрами по такой технике советского производства, и делался вывод о несущественности помощи от союзников. А вот о тушёнке и грузовиках обычно умалчивалось.

Для примера приведу один из его рассказов, который я хорошо запомнил.

Одно время он служил связным и разъезжал на мотоцикле. Однажды он неожиданно напоролся на немцев там, где их по его карте не должно было быть. Заметил он их поздно. Что было делать в такой ситуации? При попытке развернуться они бы его прошили из автоматов. Тогда он направил мотоцикл прямо к шлагбауму, подъехал, остановился, вытащил карту и стал жестами, ибо немецким не владел, раздувая щёки, объяснять немцам, что их здесь не должно было быть. Немцев было двое. Оба были рядовые. Они могли бы убить его или взять в плен. Но он видимо настолько поразил их своим необычным поведением, которое не укладывалось в рамки бывшей тогда ненависти между двумя народами, что они его отпустили, и он спокойно уехал на своём мотоцикле.

***

С волчьим билетом найти интеллектуальную работу было невозможно. Пришлось выкручиваться. Одна знакомая матери была работницей отдела кадров какого-то учреждения. Она выдала мне новую трудовую книжку без «волчьей» записи. Только тогда мне удалось устроиться на работу. Некоторое время я работал в Краеведческом музее. Потом 2 академических года я работал преподавателем английского языка на условиях почасовой оплаты на Кафедре иностранных языков ТГУ.

Фото

Моя единственная цветная фотография того времени

В 1979 г. я устроился инженером (фактически переводчиком) в академический научно-исследовательский институт в Томском академгородке.

В церковь мы тогда ходить не были приучены. Но у меня не было той фанатичной ненависти к ней, которая была характерна тогда для многих, зомбированных коммунистами. Этому способствовали рассказы матери о прошлом, которая сохранила тёплые воспоминания о костёле, в котором она бывала в детстве вместе с родителями.

Она даже крестила меня тайно. Единственный костёл в Томске был закрыт в 1937 г. Но иногда приезжал заезжий ксёндз. Он останавливался у кого-нибудь из бывших деревенских литовцев. Весть об этом распространялась из уст в уста. Никаких официальных объявлений не делалось. Вот в один из таких приездов ксендза мать меня и окрестила. Конечно ей как инженеру это могло принести неприятности. Но донести было некому, ибо все были свои. Мне было лет 7 во время моего крещения. Позднее, когда я уже в Литве начал ходить в православный храм, то это крещение было признано действительным, и меня не стали крестить заново.

Кроме того, и книги не способствовали развитию фанатизма. Ведь даже в моей самой первой книге — Робинзоне Крузо — часто упоминается Библия как источник вдохновения и утешения героя.

Поэтому когда тесть однажды предложил мне съездить в православную церковь на праздник Пасхи, то я с удовольствием согласился. Но попасть туда не удалось — у дверей церкви стоял отряд комсомольцев, которые пропустили тестя с тёщей, но не пропустили меня с женой. Они заявили нам, что молодым в церкви делать нечего. Вот такая была «свобода» вероисповедания в СССР.

До Библии мне тоже долго не удавалось добраться. Я начал пытаться это сделать ещё наверно в 1975 г. Я тогда нашёл в каталоге Библиотеки ТГУ (бывшего императорского университета, первого в Сибири) несколько изданий Библии. Но когда я принёс заполненный листок-запрос на выдачу мне этой книги в читальном зале, мне сказали, что эта книга выдаётся только при наличии специального разрешения.

В книжных магазинах города я тоже никогда не видел, чтобы Библия была в продаже.

В попытках добраться до Библии я однажды отправился в один из двух оставшихся в Томске действующих храмов из почти сорока, действовавших до революции, а именно в храм у Белого озера. Там я встретил священника на лестнице. Мы были одни, без свидетелей. Я спросил его, не подскажет ли он, где можно достать Библию. Он посоветовал мне обратиться к баптистам, ибо у них больше возможностей решить эту проблему, благодаря связям с заграницей. 

 

Возможно, что я добрался бы и до баптистов с этой целью. Но мне удалось всё-таки добраться до Библии другим путём. В отделе, где я работал, появился Александр Францевич Ковалевский. Он был учёным и преподавателем высшего учебного заведения, который нередко бывал в столице. Там ему однажды удалось купить Библию, и он дал её мне для прочтения. Это случилось в 1981 г. Мне шёл тридцать первый год. Вот такая «свобода» слова и мысли была в СССР.

Фото

Александр Францевич Ковалевский (07.03.1930 - 04.06.2017)

Позднее, в 1982 г., А.Ф. Ковалевский был тоже привлечён к ответственности по делу «Книжников», как нас прозвали чекисты, и осуждён.